Мои стихи, написанные в разное время. И немного прозы.

они ушли, как много раз.
Не в боевой, а лишь в учебный.
Привычным был для них приказ,
и не было ветров враждебных.

Они всплывали с глубины
под самый под конец учений.
Но что случилось мы, увы,
уж не узнаем из речей их.

Да, те ребята не имут,
как говорится, больше сраму.
Но ложь и волокита жгут
еще больнее нашу рану.

И вслед слезе за упокой
бежит слеза стыда и гнева.
Беда случилась под водой.
Трагедия - рук наших дело.

 

21 августа 2000 г.

А адмиралы до сих пор,
держась за жопу и погоны,
твердят, как глупые матроны
про столкновенье всякий вздор.

 
Вот мне уже и тридцать три –
Достиг я возраста Христова.
Что в жизни сделал я такого,
Чтобы запомнить вы могли?

Я «жил – как жил, и плыл – как плыл».
Вся жизнь моя – кефир фруктовый.
Не раз видали вы такого -
Я среди тысяч не один.

И сердце больше не болит.
Слежались чувства, как опилки.
Слова и взгляд уже не пылки,
Лишь только мозг один скрипит.

К чему стремлюсь? Чего хочу?
Зачем друзья? К чему подруги?
Я заблудился в этом круге,
Я в нем один. И я молчу.

Напрасно помощи просить,
Коль сам не знаешь, что ты хочешь.
Слова горят во мраке ночи:
«Не верь. Не бойся. Не проси.»

И я не верю, не боюсь –
Чего бояться, коль не верю?
Я за собой закрыл все двери.
Я сам закрыл. Я остаюсь.

Я остаюсь с самим собой,
Наедине с своим рассудком.
Счет не веду часам и суткам –
Как будто в омут головой.

И, вслед за Фаустом, увы,
Я эту привожу тираду:
«Что знаем мы – то нам не надо.
Что нужно нам – не знаем мы.»

11 декабря 2001 года

Бывает так, что входит клин
Между сознанием и жизнью
Как между пропастью и высью.
И остаешься ты один.

И хочется уйти и лечь,
Укрыться толстым одеялом,
Не слышать собственную речь,
Отгородиться сна провалом.

 

И погружаешься назад
В глубины собственного эго,
Как будто за стеною снега
Становится нечетким взгляд.

 

И мыслей сузившийся круг
Мильонный раз уже прокручен.
И жизни собственной маршрут
Тобой давным-давно изучен.

 

Но вдруг средь этой пустоты
На самом краешке сознанья
Забрезжит огонек желанья,
Как будто дальний свет звезды.

 

И ты пойдешь, пойдешь за ним,
Как за игрушкою ребенок,
Не думая, что он творит,
Ползет из собственных пеленок.

 

И постепенно, день за днём,
Ты станешь жизнью наполняться,
Учиться плакать и смеяться,
Быть не золою, но огнем.

21 февраля 2003г.

 

Ирка попала под дождь.
Мокрая сохнет одежда
Что тут добавить? - нет слов...

 

О чем поёт народ в РУБИНе?
О море или кабке?
Иль о полярниках на льдине,
Что видят лодку вдалеке?

А, может быть, - о Дагестане,
О "грузе 200" на боту?
Иль о "трехсотых", что навряд-ли
Пойдут счастливыми к венцу?

А, может быть, - о наших буднях,
Как, глядючи на монитор,
Мы создаем тот щит ядреный,
Что защитить не может дом

От террористов и погромов,
От хулиганов и воров,
И от инфлиций всем знакомых,
И от чиновников-жлобов.

А, может, об автомобилях,
О гонках Формулы-1?
Иль о "Зените", иль о пиве?
Иль о невиданной любви?...

 

Сергею Львовичу Карлинскому

Пошел седьмой десяток лет,
А с виду вовсе и не скажешь.
Нет, Львович, ты совсем не дед,
Хоть многим это ты докажешь.

Когда походкою неверной
Ещё под стол я заходил,
Ты "Капитал" уж весь, наверно,
На семинарах изучил.

Другая страсть - автомобили:
Бензин, резина и тосол.
ГАИшники чтоб не "доили",
Давно в дружину ты пошел.

Когда случайно, ненароком
Вдруг речь заходит о семье,
В улыбке просто тает Львович -
О Роньке вспомнил он уже.

Сменив динамику подлодки
На буксировку буровых,
Не купишь ты жене колготки
С тех гонораров со своих.

Не то, чтоб денег было мало,
А просто мысли нет такой.
Жене колготки - не бывало!
Скажи спасибо, что живой...

Пыхтя, как стадо паровозов,
Сжав зубы, но не матерясь
В спортзале ты как на работе,
Лишь пот струится между глаз.

Ты строишь баню, строишь долго,
Знать, по-морскому, на века.
Болты, шурупы, камни, бревна...
Когда же будет в ней вода?

Не охватить единым взглядом
Всех увлечений и побед,
Что составляют честь и славу,
И главное - авторитет.

Блестя талантом и глазами,
Иди по жизни сквозь года.
Не спорь напрасно с дураками
Здоров и весел будь всегда!

 
Посмотрите, ребята. Посмотрите, девчата.
Память лица поставила в ряд.
Это парни, которым будет вечно по двадцать,
Это те, кто прославил десант.

Почему-то вдруг вспомнилось то далёкое и непривычное уже советское время, когда страна была большой, и никто ни с кем не воевал. На улицах не было людей, вооруженных автоматами, в бронежилетах и касках. И та афганская война была далёкой и чужой, и парни гибли где-то на другом краю света. И могилы их выделялись только датами и красной звездой, уже забытой со времён Великой Отечественной. И плач их матерей слышали только близкие люди.
В самаркандской «учебке» война воспринималась по-другому. Вон видна гора, а за горой - Афган. Офицеры, отслужившие там, тот же климат, и репортажи Сельфуль-Мулюкова в ежевечерней программе «Время» уже не воспринимались как хроника из другого мира.
Госпиталя Самарканда, Ташкента, Москвы. Коричневая пижама с белым подворотничком. Переполненная, забинтованная хирургия, двухъярусная, с заполненными коридорами инфекционка. Постоянный запах йода, зелёнки, физраствора и мази Вишневского.
И другой запах – гуталина и пота. Белёсая от соли и солнца, потная гимнастёрка, маячащая перед тобой. И ещё сотня таких же спин, спереди, с боков, сзади, одновременно и монотонно покачивающихся. «Левой… левой… раз-два-три…». Снизу раскалённый мягкий асфальт, сверху палящее солнце. Голову не поднимаешь, чтобы тень от панамы закрывала как можно большую часть лица. «Левой… левой… раз-два-три…».
Я не был на войне. И это не рассказ о войне. Это просто нахлынувшая волна памяти...

И вдруг понимаешь, что воспетый поэтом диабаз – это простая брусчатка старой питерской мостовой, отполированная миллионами ног, не оставившими на ней ни одного следа, но сама ставшая следом. Следом истории, следом прошедшего времени, следом ушедшей культуры. Сразу представляются колёса телег и карет, конские копыта и подковы, лапти и валенки, солдатские сапоги, кавалерийские шпоры и длинные женские юбки из-под которых изредка выглядывают аккуратные сапожки. И всё это неторопливо двигалось, мерно постукивая, плавно покачиваясь, всё больше удаляясь от нас, пока не исчезло совсем из нашей жизни. Исчезли не только шпоры и телеги, но пропала и та неторопливость, та обстоятельность каждого движения и поступка, которые были свойственны той эпохе. И вместе с обстоятельностью поступков исчезла обстоятельность бытия...

На главную